Конёк-Горбунок, самодельная книжка с картинками Опции

[Валера Хренников]

Решил расшарить с русскоязычным миром собственноручно забитого "Конька-Горбунка" в первой редакции 1834 года с добавленными туда иллюстрациями советского художника Н.М. Кочергина. Чтобы было примерно понятно, откуда он взялся, для чего был сделан, как его предлагается использовать, ну и чтобы под это дело попиариться , написал кратенькое воззвание к читающей публике. Если кому понравится, расшаривайте его дальше со своими друзьями и знакомыми.

http://konek-gorbunok.ucoz.ru/konek.htm

http://share.pdfonline.com/d3593ac5346447c...cb64f/konek.htm

[Валера Хренников]

Ершову не нравилось слово "армяк", а оно в первой редакции 1834 года встречается 5 раз. И вот как он его "выкорчевал" к редакции 1861 года:

1.
Кто хозяин?» Тут дурак,
Спрятав руки за армяк,
Из-за братьев выступает

Кто хозяин?" Тут Иван,
Руки в боки, словно пан,
Из-за братьев выступает

2.
«Вот немножко приберуся
И тотчас к Царю явлюся», –
Говорит послам дурак.
Тут надел он свой армяк,

"Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся
И тотчас к нему явлюся", --
Говорит послам Иван.
Тут надел он свой кафтан,

3.
«Ну, а если обожгуся? –
Говорит коньку дурак,
Расстилая свой армяк.

"Ну, а если обожгуся?--
Говорит коньку Иван,
Расстилая свой кафтан.

4.
А посыльные дворяна
Побежали по Ивана;
И соннаго дурака
Привели без армяка.

А посыльные дворяна
Побежали по Ивана;
В крепком сне его нашли
И в рубашке привели.

5.
Тут царевна заиграла
И так сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Опустился на армяк;

Тут царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Прикорнулся на кулак

Вообще-то в 4-х из 5-ти раз "армяк" - это рифма к слову "дурак". Но в 5-м случае "дурака" не было в оригинале, и это не остановило Ершова, т.е., видимо, он имел что-то непосредственно против "армяка". Или же решил, что раз корчевать, так уж до конца, чтоб и духу его не осталось. Типа всё "рассчитал".

Итого у него получилось вместо пяти "армяков" два "кафтана" (в оригинале не было ни одного).

А четыре удалённые рифмы "армяк - дурак" навевают также и на другую мысль: может быть, Ершову хотелось резко уменьшить количество "дураков" в тексте? Проверяем, и о чудо: в первой редакции имеется 31 "дурак" а в последней - лишь 12! 19 "дураков" - и это в сказке, собственно, про Ивана-дурака, как ни бывало! "Лишь" четыре "дурака" пропали в связке с армяками, но куда делись остальные 15?

Всех их лень смотреть, но всё-таки прикольно проследить мысль Ершова-графомана на нескольких примерах:

1.
Вот дурак с печи слезает,
Шапку набок надевает,

Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,

2.
Ночь настала; месяц всходит;
Поле всё дурак обходит,

Ночь настала; месяц всходит;
Поле всё Иван обходит,

3.
Но дурак и сам не прост,
Крепко держится за хвост.

Но Иван и сам не прост,
Крепко держится за хвост.

4.
Наконец она устала.
«Ну, дурак, – ему сказала, –

Наконец она устала.
"Ну, Иван, -- ему сказала,--

В общем, схема понятна: Ершов "дурака" заменяет на "Ивана", где только может. А где не может?

Во-первых, там, где "Иван-дурак": всё-таки даже Ершову понятно, что "Иван-иван" было бы слишком сомнительной конструкцией.

Во-вторых, там, где "дурак" стоит не в именительном падеже: его тогда уже не заменить на "Ивана", поскольку у того ударение остаётся на втором слоге, а в "дураке" ударение перемещается на появившийся в нём третий слог. Тогда Ершов, как правило, пасует, оставляя без изменений такие строчки:

Дурака в избу впустили

Над рассказом дурака

Все пустяк для дурака

И под песню дурака

И ногами дурака

Впрочем, он ещё оставляет "дурака" даже и в именительном падеже в тех местах, где о нём говорят третьи лица, которые его таковым считают. Но он при этом сам запутывается, и ему не удаётся быть последовательным. Например:

И под песню дурака
Кони пляшут трепака

Это просто настолько залихватски сказано - сказано автором а не другим персонажем, что ничем уже не заменишь - не задушишь, не убьёшь. Пришлось оставить.

Ершов - ханжа, графоман, выдумывающий себе какие-то правила и "вычищающий" речь другого автора как какую-то кастрюлю от не понравившихся ему выражений.

Ему не нравятся "эротические подробности", он же провинциальный ботаник, не имевший успеха у женщин, и вот что он творит с текстом игривым и куртуазным:

Завтра ж утром, светик мой,
Обвенчаемся с тобой
Поцелуй же, дорогая!»
А царевна молодая,
Ничего не говоря,
Отвернулась от царя.
Царь нисколько не сердился,
Но сильней ещё влюбился.
На колен пред нею стал,
Ручки нежно целовал

Завтра ж утром, светик мой,
Обвенчаемся с тобой
И начнем жить припевая".
А царевна молодая,
Ничего не говоря,
Отвернулась от царя.
Царь нисколько не сердился,
Но сильней еще влюбился;
На колен пред нею стал,
Ручки нежно пожимал

Т.е. он "не разрешил" царю ни говорить о поцелуе, ни даже ручки царевне поцеловать. Причём в оригинале была понятна напряжённость ситуации: царь лез целоваться, поэтому-то царевна и отвернулась от него - для того хотя бы, чтобы он не добрался до её лица своими старческими губами. И вот тогда уже царь брякнулся на колени, и стал целовать ей ручки. У Ершова же всё это смазано с потерей смысла.

То ли дело когда Иван конька на сеновале целовал - против этого Ершов ничего не имел. Ну, и Месяцу тоже позволил-таки

Ну Ивана обнимать,
Целовать и миловать.

Ещё у Ершова появилось какое-то странное слово "пан". Что он имеет в виду, когда сравнивает Ивана с "паном", мне лично понять невозможно, и полагаю, что не только мне:

И с прискочкой, словно пан,
Боком входит в балаган.

Кто хозяин?" Тут Иван,
Руки в боки, словно пан,

Т.е. я понял только то, что по мнению Ершова "пан" - это тот, кто входит с прискочкой, боком а ещё время от времени упирает руки в боки. Но почему-то никакого конкретного образа от этих характеристик в памяти не вырисовывается. И, главное, не понятно, с какой стати (кроме как с точки зрения графоманства) у Ершова возникла потребность по этим двум поводам сравнивать Ивана неизвестно с кем. Ведь образ самого Ивана и так уже достаточно ярок сам по себе.

В общем, то что "Конька" написал не Ершов, довольно легко можно доказать, отталкиваясь от одного только лингвистического анализа. И получается, что "ершововеды" все эти годы зря поглощают народный хлеб.

Установить же авторство Пушкина - это уже шаг второй, он более сложен. Пушкин - гений, он пишет в разных стилях, у него запас слов, рифм и приёмов таков, что он не "проигрывает" всё это как шарманку в каждом произведении. Например, приёмов с присказками и "анонсами следующих серий" нет в его "официальных" сказках, а в "Коньке" - сколько угодно.

Ну, и потом Пушкин и тогда уже был "хитярой", поэтому всегда можно сказать, что ему подражали, отсюда и сходство стиля и прочего. Попробуй, опровергни это.

Но вообще дело не просто в сходстве приёмов и стиля: в "Коньке" присутствует такая "лёгкость пера", на которую никто кроме Пушкина не был способен. Тут надо сопоставлять "Конька" не только со сказками Пушкина, но и с поэмой "Руслан и Людмила", и с "Евгением Онегиным". В "Онегине" присутствует поразительные по своей лёгкости отступления от темы основного повествования...

Слово "армяк", кстати, у Пушкина не раз встречается в "Капитанской дочке". А в сказках - нет. Вот как раз пример того, как надо шире смотреть - на всё его творчество.

[Валера Хренников]

Ещё из серии ершовских "правок" любовной лирики - оттуда же, где "про поцелуи". В первом издании:

И балясы начал снова:
«Молви ласковое слово!
Чем тебя я огорчил?
Али тем, что полюбил?
Отвечай же, несравненна!»
Говорит ему царевна:
«Если любишь ты меня,
То доставь чрез три мне дня
Перстень мой из окияна!»

После ершовского "редактирования" "стало":
И балясы начал снова:
«Молви ласковое слово!
Чем тебя я огорчил?
Али тем, что полюбил?
О, судьба моя плачевна!»
Говорит ему царевна:
«Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня
Перстень мой из окияна!»

У автора в первой редакции царь, стоя на коленях и целуя ручки царевне, пылко произносит свою речь, завершая её на высокой ноте: "отвечай же, несравненна!" Т.е. он как и всякий "классический" царь, будучи уверенным в себе и нисколько не взирая на свой старческий возраст, идёт прямо к намеченной цели. Полюбил молодую царевну - тут же попытался её поцеловать. Не вышло - встал на коленки для того, чтобы целовать ручки и быстренько уговорить - не мытьём так катаньем. Рассыпается в комплиментах её красоте и тут же требует(!) от неё ответа. Мол, я тебя уж уважу, но и ты не томи, уважь меня, я ведь царь - молодец хоть куда. И та, будучи понукаема к ответу, начинает ставить ему невыполнимые условия. Всё более чем логично - напряжённость ситуации тянет за собой дальнейшее развитие сюжета.

У Ершова же царь скатывается в рефлексию и стоны неуверенного в себе человека (каким наверняка был сам Ершов): "о, судьба моя плачевна!" Видимо, Ершов, когда подкатывал к женщинам, имел обыкновение пытаться их "брать на жалость". Но фишка в том, что если бы перед царевной оказался бы такой "съёжившийся" человек, который сам готов "тормозить", плача о "судьбе бедного царя", то у ней и не было бы необходимости ставить перед ним каких-то условий: она могла бы такого старичка просто погладить по головке, сказав: "бедненький ты мой старикашечка, никто-то тебя не любит", они бы поели вместе плюшек с чаем, и этим бы история закончилась.

И, кроме этой замены, какому нормальному человеку придёт в голову изымать из уст царевны фразу "если любишь ты меня", заменяя её неуклюжей "если хочешь взять меня"? Только ханже. Про любовь ей, видите ли, говорить неприлично с точки зрения Ершова а про замужество - прилично. Какая глупость! О замужестве с точки зрения царевны вообще рано говорить ей самой: пусть пока царь докажет свою любовь, а там ещё посмотрим - вот нормальное женское поведение. Она его в первый раз видит, и он ей к тому же не нравится, какое может быть в этом случае с её стороны "если хочешь взять меня"?

Какая же всё-таки, не побоюсь этого слова, скотина этот Ершов, что у него рука поднялась править текст Мастера, и мне, соответственно, пришлось в детстве воспринимать его в исковерканном виде. Его, конечно, можно понять: ему отдали все права на готовое произведение, "назначили" автором. Ну, вот он и решил: раз я автор, то я и отвечаю за него. А, по моему разумению, в этом месте надо бы так подправить а в этом - так. Короче, если "почистить" хорошенько. Заодно и с гением "сравняться" - а чем я хуже? Тем более время у меня есть - вся жизнь впереди и готовые права на книгу, а автора уже нет на свете.

По этой истории надо бы художественный роман писать, а-ахренительный сюжетец, не хуже "Моцарта и Сальери" и "Мёртвых душ". И какие же тупари официально "сидят" на литературе, что просмотрели его за полтора-то века.

Дело же не просто в установлении авторства, мол, "верните, верните Пушкину лошадь!" - здесь заключена великолепнейшая человеческая драма на фоне игривого блеска чужого гения. Ирония, гениальность, интрига, трагедия, зависть, посредственность, время - всё, что хочешь. "Этот Ершов владеет стихом точно своим крепостным мужиком", - да уж, круче и не скажешь.

[Валера Хренников]

Типичный пример ершовского "поэтического нытья":

Вступая в свет неблагодарный
И видя скорби, я роптал;
Но мой хранитель светозарный
Мне в утешение сказал:
“Есть два сопутника меж вами,
Они возьмут тебя в свой кров,
Они усыплют путь цветами,
Зовут их - дружба и любовь”.
И я с сердечною тоскою
Пошел сих спутников искать…
Один предстал ко мне с тобою,
Другого, может, не видать.

http://жемчужина-рф.рф/poetry/index.php?verse_id=17489

"Может, не видать". А, может, и видать, - он не уверен. И это же своё нытьё он счёл необходимым вложить в уста царю из "Конька": "О, судьба моя плачевна!"

Ему на халяву пожизненное содержание отвесили, сделали знаменитым на века совершенно незаслуженно, с Пушкиным ему посчастливилось пообщаться хоть как-то, а он всё равно ноет. И царь у него, соответственно, ноет - тоже "страдалец".

[Валера Хренников]

Уже стало штампом в рассуждениях "ершоведов" то, что строка "против неба - на земле" якобы куда как "сильнее" чем первоначальная строка "не на небе - на земле", и что якобы это является серьёзным доводом в пользу того, что именно Ершов написал "Конька" (мол, раз он так "силён в улучшениях"). "Учёные мужи" при этом несколько забывают о специфике жанра сказки. Сказки, в частности, читаются детям по вечерам с целью их убаюкивания, в виду чего в них традиционно используются присказки и повторящиеся конструкции, которые не всегда имеют много смысла, но зато прекрасно вводят ребёнка в состояние дремоты.

В "Коньке" 2-я и 3-я части начинаются вообще такими присказками, которые ни к самой сказке не относятся, ни смысла зачастую не имеют, например: "Козы на море ушли; Конь поднялся от земли: ...". У Ершова был шанс "улучшить" и эти строки, придав им "больше смысла". Но, заметьте, это было бы сделать невозможно, не переписав их целиком. Что требует большого труда либо таланта и фантазии. Поменять же "не на небе" на "против неба" способен не только талантливый автор, но и любой усердный графоман, который десятилетиями только тем и занимается, как выискивает в первоначальном гениальном тексте: что бы там ещё такого подправить, чтобы стало "лучше"?

Замечу, что ровно столько же "смысла" имеют рассуждения "учёных мужей" о ценности изгнания Ершовым слова "дурак" из текста с заменой его на "Иван". Логика у них такая: мол, "Иван-то вовсе не дурак", мол, "это имеет смысл". Увы, это рассуждение тяжеловесное и ханжеское, подобное рассуждениям самого Ершова. Для автора сказки было более чем очевидно, что слово "дурак" ровно настолько же применимо в отношении к главному герою как и "Иван", причём в любом контексте, раз уж так случилось, что по сюжету сказки героя зовут именно "Иван-дурак". Иначе он не употребил бы слово "дурак" 31 раз на протяжении всей сказки.

И нечего заниматься морализаторством: ведь "сказка - ложь, да в ней намёк", именно намёк, а не тугодумное разжёвывание "истины" с логикой: мол, лишь отрицательные персонажи зовут Ивана дураком, а положительные персонажи и рассказчик зовут его Иваном, поскольку, мол, знают, что он вовсе не дурак. Кстати, даже в последней редакции рассказчик всё же местами зовёт Ивана дураком, Ершову, слава Богу, "не удалось" "улучшить" первоначальные строки: "И под песню дурака кони пляшут трепака".