Хронология

Алексей Романов («Воскресение»): Выхожу на сцену для себя!

— 30 лет группе «Воскресение». Не надоело еще музыку играть?

— Скажу, что надоело, и на этом закончим? (улыбается) Кое-то в музыке осточертело очень давно. Но речь не обо всей музыке, конечно. А если говорить только о себе, хотелось бы сделать что-то новое. От меня много лет ждут новой пластинки. Но я не хочу повторяться. Я очень хорошо понимаю, что происходит в мире и на этом рынке.

Я всю жизнь капризно занимался тем, что мне нравится. Мне не нравится выпускать очередные «Кто виноват?». Даже думать об этом не хочу. А ляпнуть что-нибудь новое, может быть, я сподоблюсь. Все время что-то сочиняю.

— Можно же «ляпнуть» не целый альбом, а по отдельной песне, по синглу…

— Это уже застарелые стереотипы. Когда мы только начинали слушать музыку, то слушали ее альбомами. Ведь какой альбом у Pink Floyd? Сюита, размах, сквозной сюжет. У Led Zeppelin свое волшебное действие, у Beatles — свое. Когда накопилось достаточное количество любимых песен, можно было слепить свой сборник — если есть двухкассетный магнитофон. А сейчас из mp3 на компьютере можно сделать сборник на 30 часов, начиная от Грига и заканчивая Dropkick Murphys.

— Свое же интереснее!

— Свое интереснее варить внутри головы. Попробовать так и эдак. Когда начинаешь вытаскивать на инструмент, то понимаешь, что ты это уже делал. И не один раз.

И еще шлея должна попасть под хвост. Однажды я решу, что это будет блюзовая пластинка с восхитительно легкомысленными текстами. Уже готов взорваться… Но пока я готов взорваться только чернухой, а мне этого не хочется.

— Политической чернухой?

— Политической. Но мне не хочется. У меня есть гражданская позиция, к несчастью, о которой лучше помалкивать. Потому что я не Валерия Новодворская, и карьеру на этом не делаю.

— Есть Борзыкин и Шевчук.

— Чудесно! Эти вакансии уже заняты. И мне толкаться там ни к чему. Пока малолюдно, это благородное занятие. Если появятся другие, то получится попса. Политпопса.

Я уже слышал понятие «социалка» в интервью с какими-то рок-музыкантами. Но я одинаково ненавижу как позитив, так и социалку.

— Диана Арбенина тоже в новом альбоме «Армия2009» в первой же песне — о политике, об изменившемся архитектурном облике Питера.

— Это ужасно, на самом деле, если все туда ринутся. Меньше всего мне хотелось бы из своей детской хипповой мечты заниматься музыкой — сделать стенгазету на злобу дня.

— Но у вас уже начались конфликты с властью. Вы же хотели сделать 30-летие на Соборной площади в Кремле, а вам не разрешили.

— Да, мы хотели сделать на площадке между Иваном Великим и Грановитой палатой. Надо было поставить там сцену, трибуну, свет, телекамеры, пригласить народ. Идея не моя, я изначально относился к ней с изрядной долей скепсиса. Понятно, что должно было выглядеть красиво, никто такого не делал. Сомнения были в погоде — она изменится, а переносить уже невозможно.

Было получено разрешение от Патриарха. С этим разрешением гонцы отправились в администрацию Президента, которая заведует территорией Кремля. От них получили отказ. И начали искать другие варианты. Смотрели конференц-зал на нижнем этаже Храма Христа Спасителя. Он просторный, светлый. Погоняли там фонограмму, и выяснилось, что акустика не приспособлена там для концерта. Совершенно неуправляемым становится звук от барабанов. И вся затея делается бессмысленной, потому что невозможно сделать запись.

И единственный оптимальный вариант — ГЦКЗ «Россия» в Лужниках, где стоит приличный аппарат. Мы что-то довезем, поставим свет, используем экраны. Для рок-концерта — оптимальная площадка. От метро близко, от дождя не зависим, и машину есть где поставить.

Получится обычный эстрадный концерт без всякого мессианского пафоса, что меня сильно утешает.

— Будет стоячий партер?

— Нет, весь партер сидит. Если придет Президент, которого мы собираемся пригласить, — нужно, чтобы никто там не мельтешил и не бесился. Чтобы культурно было. Да и не наш это формат — стоячий партер. Это прикольно, конечно. Но немного не наш нерв. Эмоции должны быть широкие. А мы более сдержаны, мы не шепчем, но и не грохочем.

— Там же в Лужниках осенью будет выступать Цирк дю Солей. У вас такие космичные песни. Никогда не было идеи соединить их с цирком или другим шоу?

— Ничего подобного никогда не приходило в голову. Одно время в рок-музыке была модна театрализация. Peter Gabriel экспериментировал так еще в 70-е, множество было хэппенингов. Вполне возможно, когда-нибудь это станет самостоятельным жанром. Но мне никогда не хотелось этим воспользоваться. Это мило, забавно, но не более того. Такова моя точка зрения. Надо родиться режиссером, чтобы мыслить такими категориями пространства шоу.

Мне достаточно выйти на сцену с гитарой. Считаю, уже все пошло-покатило, дальше будет так, как я умею.

— Хочу задать стандартный вопрос, поскольку вы все время отвечаете на него по-разному. «Не торопясь» — название вашего альбома, отличной песни. Не является ли «Не торопясь» девизом, характеристикой группы «Воскресение»?

— Разумеется, нет. Это же не лозунг, это стебалово над собой. Как вся рок-культура, это ироничная затея, клоунада. И вряд ли это пророчество, когда поэт пробалтывается про свою судьбу, хотя и так часто бывает.

Сама песня — она наиболее песня на этом альбоме. По происхождению это лирика, там нет двойного дна. Это поэтичное прощание со своей любовью, акварельная такая вещица. Для меня на том альбоме есть более интересные повороты, скажем, «Атлантида» — это же мультфильм. Там все время возникают новые персонажи, я гоню истории при помощи словесных формул, и каждый раз рождается новая история. Когда перестаю соображать, о чем песня — останавливаюсь, должно пройти время, чтобы я сочинил новую историю или вспомнил, о чем песня. Позиция эгоистичная и довольно потребительская, но я не могу измениться.

Я выхожу на сцену для себя. Не из жажды внимания или самовыражения. Я такой всю жизнь. Всегда легко выходил на сцену. Не могу сформулировать, зачем выходил.

— Ради удовольствия?

— Удовольствия там столько же, сколько физической работы. Понятно, что это интереснее и легче, чем таскать шпалы. Но такова органика. Труд живописца — тяжелый труд, рука все время на весу, и глаза устают, внимание требуется постоянное, сосредоточенность. Изматывающая работа, но кто-то этим занимается…

— Вы употребили слово «акварели». Кажется, что песни «Воскресения» — это всегда акварели.

— Так катит, наверное. Густой мазок — не мое. Ничего монументального создать мне в голову не приходит. Создать бы что-то в бронзе, в мраморе, граните… А такие прозрачные, вроде бы необязательные штуки — в них есть какие-то вибрации, мне этого достаточно.

Если человек заявляет, что творит для народа и вечности — у меня только один комментарий: ну ты даешь! Это гражданский подвиг. А я развлекаюсь…

— На днях был день рождения Иосифа Кобзона и праздничный концерт. Молодые артисты говорят, что в детстве его песни не нравились, и только повзрослев, поняли размах. Вы когда-то были в противостоянии этой официозной эстраде. Прошли годы. Изменилось отношение?

— Дело в том, что Иосиф Давыдович служил олицетворением режима. Мы знали его только по СМИ. Ну не приходило в голову молодому человеку пойти на концерт Кобзона! Что происходило на тех концертах — не знаю.

Потом судьба свела меня с его сыном Андреем, который замечательный барабанщик и вообще одаренный человек. Он играл с нами. Иосиф Давыдович хотел, чтобы сын был поближе к нему, и затащил нас на круиз по Средиземному морю. Это был 1992 год. У меня ни копейки денег не было. Нам дали по 200 баксов, и я решил, что миллионер. Так что джин-тоник лился рекой. И вот Иосиф Давыдович дал концерт для команды судна. Программа была составлена из романсов. И у меня шкура мурашками покрылась. Я не ожидал такой силы воздействия.

Мало того, что он профессиональнейший певец. Это такая глубина внутренних переживаний, которыми он делится с тобой, и превращает тебя в загипнотизированное существо. Причем он не манипулирует толпой, не делает это нарочно. Это его искренние переживания. Это сейчас я такой умный, рассуждаю, а тогда был просто потрясен: «Вот это да!»

И после такого понимаешь, что работа в сфере монументальной пропаганды — способ обеспечить нормальную жизнь своей семье, удовлетворить личные амбиции. И он имеет на это право. Ему это необходимо. Такого масштаба и темперамента человек. Многие из его коллег, параллельно занимавшихся тем же самым, заметного следа не оставили. В том числе и в гражданской песне. А теперь, когда прошло столько лет — он уже часть отечественной истории культуры. Рассматривая на расстоянии, оказывается, что опальный Высоцкий не столь далек от официального Кобзона. Все это русская культура — поиски Бога в душе, поиски любви между людьми.

Судьба дала прозреть. Мне много чего по молодости не нравилось… Но психоделический опыт (улыбается) не дает сознанию засохнуть в клише. Так танцор может разучить новый танец, и его жизнь меняется. Клево!

— Что вы думаете о молодых музыкантах? Встречаете интересных?

— Мне интересно, с какой периодичностью должны появляться гении на свете. Это непредсказуемая штука. Хороших музыкантов полным-полно, а вот радикальных переворотов в саунде, подаче, идеологии — по пальцам пересчитать. Еще в какой-то момент прекратилась мода на играние на гитаре. Когда я начинал, гитара была престижнее, чем джинсы. А сейчас джинсы…

Как хотелось белую футболку! Но невозможно было достать. Захотелось красную футболку — выяснилось, что и ее не достать. Самопальные гитары, самопальные джинсы. Такая была эпоха. Однажды это случилось, и однажды это кончилось.

Все было интересно тем, что стихийно. На «Фабрике звезд» можно сделать фабричную штучку. Совсем другое дело — ручная работа. Это разные эстетические категории.

Чтобы я сошел с ума от молодого артиста — такого нет… Очень понравилась Duffy. Хороша была Alanis Morissette, показала новый девичий саунд, но сошла на нет. Так что пока что Элвис жив.

— Вы себя до сих пор относите к хиппи?

— У нас ведь не было таких коммун, как в Америке. Кто-то из моих сверстников сделал нормальную комсомольскую карьеру. Меня понесло вот в это непонятно что. Для меня хиппи — прежде всего декорация. Но декорация — это тоже послание. Это портрет XX века в определенном ракурсе, один из социальных шаржей. Ничего подобного не могло быть в другую эпоху.

Мы наследуем Римскую империю. Мы — третий Рим, и четвертому не бывать. Дальше слово уже за китайцами.

— Мы — это Россия?

— Да, причем российская культура — давно часть европейской. Даже несмотря на то, что мы плохо знаем иностранные языки.

Русский рок — часть английского и американского. Эрик Клэптон — далеко не негр. А Pink Floyd — городские ребята-битломаны, как Боря Гребенщиков, Женя Маргулис или Эрик Клэптон.

Гуру КЕН, для «Новости шоу-бизнеса NEWSmusic.ru»

Copyright © VOSKRESENIE-CLUB.RU
© JosWEB 2009 (вёрстка, оформление)